![[personal profile]](https://www.dreamwidth.org/img/silk/identity/user.png){kind=small}
don_katalanРівно рік тому, російські терористи скинули авіабомбу на Драмтеатр у Маріуполі, де перебувало понад 1000 мирних жителів.
Російських терористів, не зупинив навіть величезний напис "ДЕТИ", який було чітко видно з повітря. Загинули сотні. Діти, жінки, люди похилого віку.
Вшануймо пам'ять загиблих сьогодні
Також я пропоную звернути увагу на те, як намагався себе виправдати Ейхман - нацист, який відповідав за "остаточне вирішення єврейського питання". Його спіймали після війни та знищили
Фрагменты стенограммы допросов Адольфа Эйхмана взяты из книги Иохена фон Ланга «Протоколы Эйхмана. Магнитофонные записи израильских допросов»
Капитан полиции Лесс, следователь: — Расскажите о Гиммлере.
Эйхман: — Обычно, когда Гитлер выступал с речью и снова напирал в ней на еврейский вопрос, мы уже знали: теперь что-то последует от Гиммлера. Что-нибудь найдется. Наверное, ни разу не было, чтобы он вдруг взял инициативу на себя. Я думаю даже, что из канцелярии заместителя фюрера — так называлась эта канцелярия при рейхсляйтере Мартине Бормане — нажимали в таких случаях на Гиммлера, чтобы он действовал. Обвиняли его, что еще недостаточно сделано. Я вспоминаю, как Гиммлер однажды раздраженно спрашивал Кальтенбруннера, почему это во Франции... Или в Голландии, я теперь уже не знаю... дело не движется. Мол, возятся, копаются. Как будто не знают, что идет война.
Лесс: — К чему это относится?
Эйхман: — К депортации евреев...
Я считаю нужным рассказать это, потому что так проясняется, что эвакуацию нельзя было проводить просто так. Какой бы властью любая германская служба ни обладала, она не могла просто так собрать людей, посадить их в вагоны и отправить — вперед, поехали! Вся история с депортацией из европейских стран была цепью нудных бесконечных переговоров. Поезда мы должны были заказывать в имперском Министерстве путей сообщения, а главное административно-хозяйственное управление СС надо было держать в курсе дела. Там определяли станции назначения, потому что ведь мы не знали, куда везти. Это была не наша задача определять, куда пойдут эшелоны.
Лесс: — Вы, разумеется, разъясняли ответственным за еврейский вопрос за границей — в оккупированных областях — цели этой «эвакуации»?
Эйхман: — Да, я им говорил, я им это говорил, если они меня спрашивали, почему так делается. Я тогда тоже не лгал. Я человек, который не может лгать. Позвольте мне продолжать. Когда во время моей деятельности в Будапеште ко мне часто приходил д-р Кастнер, представитель евреев Венгрии, он однажды сказал: «Оберштурмбаннфюрер, остановите машину уничтожения в Освенциме, в Освенциме!» Я тогда сказал ему: «Г-н доктор Кастнер, я не могу ее остановить, потому что не я ее запустил. Это может сделать только рейхсфюрер». А он опять говорит: «Остановите машину уничтожения». Я ему: «Господин Кастнер, я не могу, я не могу, я не могу. Я знаю этих людей, я ничего не могу, я... я... это не моя задача, у меня нет прав. Это все равно, что просить вас — остановите. Остановите ее вы, я этого не могу сделать, я слишком маленький человек для этого, у меня нет, у меня нет такой возможности. Они мне никак не подчинены. Машина уничтожения, — сказал я ему, — подчинена главному административно-хозяйственному управлению, обергруппенфюреру Полю». Так я сказал д-ру Кастнеру в Будапеште... И я не... я ведь не сомневался, говорить ли ему — а зачем скрывать? Я во многом виноват, я знаю, господин капитан. Но к убийству евреев я не имел никакого отношения. Я никогда не убивал ни одного еврея, но я не убил и ни одного нееврея — я вообще не убил ни одного человека. И я никогда не давал приказа убить еврея или приказа убить нееврея, этого тоже не было
Лесс: — В чем, собственно, состояла ваша работа по сектору «политическая деятельность церквей», который вы приняли в 1943 г.?
Эйхман: — Да, политическая деятельность церквей, господин капитан... Этим я почти не занимался. Это было дохлое дело. Если были какие-то отдельные случаи, господин капитан, то я их не знаю, с ними работал штурмбаннфюрер Яр.
Лесс: — Но аресты шли через ваш отдел?
Эйхман: — В моем отделе, но меня можно было не спрашивать, поскольку было определено законом, и в соответствии с этим Яр и действовал. Один-единственный раз я приглашал одного пастора евангелической церкви... как же его звали? — он потом стал благочинным в Берлине после 45-го; никак не могу вспомнить фамилию... — этого пастора я приглашал три раза...
Существовал запрет рейхсфюрера СС — чтобы священнослужители не обращались в инстанции с ходатайствами за евреев. А этот священник евангелической церкви — у него была маленькая бородка клином — попал в поле зрения гестапо, я уже не помню какого отдела, во всяком случае, это было где-то поблизости, недалеко от Берлина, если не в самом Берлине, так что мне легко было вызвать его к себе в отдел. И я ему сказал: «Да, на вас поступил донос», — и что его надлежит посадить, и я обязан подтвердить арест, этого требует вышестоящее руководство. Я также сказал ему, что очень не хотел бы этого делать — сажать священнослужителя; потому что мой отец был церковным старостой евангелической общины в Линце. Я сделал ему государственное политическое предупреждение и сказал: «Если опять будет донос, мне придется вас арестовать, потому что имеется приказ рейхсфюрера СС».
Поступил повторный донос — я теперь уже не помню, на второй раз или на третий, когда мои начальники уже приставили мне нож к горлу, — и мне пришлось взять его под арест. Я еще помню, что звонила его жена и приходила просить об освобождении мужа; но я ведь ничего не мог поделать, по мне бы — с удовольствием, но ведь у меня были приказы. Я ничего не мог сделать. Я сам ведь не доносил на него.
Лесс: — Что было в этих доносах?
Эйхман: — Кажется, он просил за евреев
Лесс: — Что означает «особое обращение» и кто ему подвергался?
Эйхман: — Особое обращение — это умерщвление. От кого оно исходит, я не знаю. Наверное, от Гиммлера, от кого же еще ему быть. Но, прошу вас, у меня нет доказательств этому; может быть, и от Гейдриха, если он придумал такое название, когда Геринг облек его властью. Но точно я этого не знаю.
Лесс: — Но вы знали, что «особое обращение» означает убийство?
Эйхман: — Это же знал каждый, конечно, господин капитан. Если указывалось «для особого обращения», то на станции назначения решал концентрационный лагерь, кто пригоден для выполнения работ, кто нет.
Лесс: — Это означает, что «особому обращению» подвергались евреи, которых сочли нетрудоспособными?
Эйхман: — Да, это врач определял. За исключением некоторых контингентов, которые определил как «преимущественно подлежащие уничтожению» сам Гиммлер.
Лесс: — Существовали, кроме Освенцима, еще другие места для «особого обращения»? Какие это места?
Эйхман: — Да. В генерал-губернаторстве (Польша. — Примеч. переводчика.) были Хелмно и Треблинка. В Киев и Львов эшелоны не шли никогда; в тех местах просто расстреливали.
Лесс: — Вы знали, сколько евреев было увезено за эти годы в лагеря?
Эйхман: — В лагеря — конечно, этого я не могу отрицать.
Лесс: — Вы знали также, что лагеря были равнозначны «окончательному решению». Это значит уничтожению! Следовательно, вы могли полагать, что евреи, которых вы туда отправили, были уничтожены. И если вы говорите «использовались на работах», то вы ведь знали: вероятно, никто долго не выдержит такого обращения. Умирал ли человек на работе, убивали его или он погибал от голода, потому что ему нечего было есть, или его потом задушили газом — так или иначе, он был мертв.
Эйхман: — Господин капитан, а все-таки мне кажется... Ведь известно, что союзники насчитали после войны 2,4 миллиона евреев. И сотни тысяч их, вот именно — сотни тысяч, вышли из концентрационных лагерей. На работах их тоже использовали... Но прошу вас, это было совсем не в моем ведении — дела концентрационных лагерей. Ведь функции моего отдела завершались передачей эшелона полиции на станции прибытия...
Лесс: — Вы по-прежнему уверяете, что о месте назначения эшелонов, т.е. об Освенциме, вас информировали лишь в последнюю минуту?
Эйхман: — Господин капитан, разумеется, я должен был справляться, куда направляются транспорты. Отдел IV B 4 не решал это по своему усмотрению — и никак не мог решать, — а получал подробные указания Гиммлера.
Лесс: — Как понимать слова «до намеченного в качестве промежуточной станции концлагеря Освенцим»?
Эйхман: — Я полагаю, что их отправляли дальше для использования на работах и т.д., господин капитан. Там же написано про обувь. И «чтобы у каждого еврея было с собой одеяло». Я полагаю, следовательно, что главное административно-хозяйственное управление делами и хозяйством СС, наверное, направило этот эшелон куда-то дальше... на работы. Так мне кажется... Но я, конечно, не знаю.
Лесс: — Прочтите вот эту фотокопию. Это телеграмма из Белграда, датированная 12 сентября 1941 г., в ней говорится о евреях из Сербии.
Эйхман: — Подписавший сообщает, что содержание евреев в рабочих лагерях в настоящее время невозможно вследствие местных условий, поскольку не обеспечена безопасность. Еврейские лагеря только мешали бы войскам. Поэтому необходимо немедленно очистить от 1200 евреев лагерь в Забаце, так как в окрестностях обнаружены банды повстанцев численностью несколько тысяч человек... Тут еще вот карандашные пометки. «Для ознакомления оберштурмбаннфюреру Эйхману...» «Принять в...» Что это может значить?
Лесс: — россия.
Эйхман: — «...Принять в россии и в генерал-губернаторстве невозможно. Ни этих, ни даже евреев из Германии...»
Лесс: — «Там негде...»
Эйхман: — «...Там негде размещать. Эйхман предлагает расстрел... Расстрел предлагает...» — Что ж, тут ясно сказано: «Эйхман предлагает расстрел». Да, это значит, что я передал дело дальше. По тексту документа мне тоже совершенно ясно: это значило, что ничего иного не остается, расстрелять! Для ясности я хочу заметить, хотя это уже лишнее: не я сам по себе отдавал приказ о расстреле, но я рассматривал это дело в служебном порядке, и, значит, ответ моих начальников был: расстрелять!
Епілог або до чого тут Ейхман. Не міфічний путін знищував Маріуполь - є конкретні прізвища тих, які віддавали накази і тих, які ці накази виконували. І вони це продовжують робити по сьогоднішній день
Без жалю. Без сантиментів. Вони всі впевнені, шо тоді, коли їх таки спіймають, завжди можна буде легко відмазатись, використавши тезу, яку намагалися використати німці - я просто випалнял пріказ-
Але є проблема - ніхто вам, росіянам, не повірить. Принаймні з числа адекватних людей.
Мораль. Ми знайдемо всіх військових злочинців, гражданє расіянє. І моліть бога чи кому ви там молитесь (якшо взагалі молитесь), шоб вас не знайшли хлопці та дівчата з Маріуполя - в той день ви будете заздрити мертвим.
Zero tolerance
Кінець
P.s - хочеш допомогти
контрпропаганді України? - 5375414113640162
PayPal- fashdonetsk2022@gmail.com
Патреон -
https://www.patreon.com/fashdonetsk
ВТС -
bc1qdtrkvnqhur6zvftku73stq88y97ut4rg730kdq
Російських терористів, не зупинив навіть величезний напис "ДЕТИ", який було чітко видно з повітря. Загинули сотні. Діти, жінки, люди похилого віку.
Вшануймо пам'ять загиблих сьогодні
Також я пропоную звернути увагу на те, як намагався себе виправдати Ейхман - нацист, який відповідав за "остаточне вирішення єврейського питання". Його спіймали після війни та знищили
Фрагменты стенограммы допросов Адольфа Эйхмана взяты из книги Иохена фон Ланга «Протоколы Эйхмана. Магнитофонные записи израильских допросов»
Капитан полиции Лесс, следователь: — Расскажите о Гиммлере.
Эйхман: — Обычно, когда Гитлер выступал с речью и снова напирал в ней на еврейский вопрос, мы уже знали: теперь что-то последует от Гиммлера. Что-нибудь найдется. Наверное, ни разу не было, чтобы он вдруг взял инициативу на себя. Я думаю даже, что из канцелярии заместителя фюрера — так называлась эта канцелярия при рейхсляйтере Мартине Бормане — нажимали в таких случаях на Гиммлера, чтобы он действовал. Обвиняли его, что еще недостаточно сделано. Я вспоминаю, как Гиммлер однажды раздраженно спрашивал Кальтенбруннера, почему это во Франции... Или в Голландии, я теперь уже не знаю... дело не движется. Мол, возятся, копаются. Как будто не знают, что идет война.
Лесс: — К чему это относится?
Эйхман: — К депортации евреев...
Я считаю нужным рассказать это, потому что так проясняется, что эвакуацию нельзя было проводить просто так. Какой бы властью любая германская служба ни обладала, она не могла просто так собрать людей, посадить их в вагоны и отправить — вперед, поехали! Вся история с депортацией из европейских стран была цепью нудных бесконечных переговоров. Поезда мы должны были заказывать в имперском Министерстве путей сообщения, а главное административно-хозяйственное управление СС надо было держать в курсе дела. Там определяли станции назначения, потому что ведь мы не знали, куда везти. Это была не наша задача определять, куда пойдут эшелоны.
Лесс: — Вы, разумеется, разъясняли ответственным за еврейский вопрос за границей — в оккупированных областях — цели этой «эвакуации»?
Эйхман: — Да, я им говорил, я им это говорил, если они меня спрашивали, почему так делается. Я тогда тоже не лгал. Я человек, который не может лгать. Позвольте мне продолжать. Когда во время моей деятельности в Будапеште ко мне часто приходил д-р Кастнер, представитель евреев Венгрии, он однажды сказал: «Оберштурмбаннфюрер, остановите машину уничтожения в Освенциме, в Освенциме!» Я тогда сказал ему: «Г-н доктор Кастнер, я не могу ее остановить, потому что не я ее запустил. Это может сделать только рейхсфюрер». А он опять говорит: «Остановите машину уничтожения». Я ему: «Господин Кастнер, я не могу, я не могу, я не могу. Я знаю этих людей, я ничего не могу, я... я... это не моя задача, у меня нет прав. Это все равно, что просить вас — остановите. Остановите ее вы, я этого не могу сделать, я слишком маленький человек для этого, у меня нет, у меня нет такой возможности. Они мне никак не подчинены. Машина уничтожения, — сказал я ему, — подчинена главному административно-хозяйственному управлению, обергруппенфюреру Полю». Так я сказал д-ру Кастнеру в Будапеште... И я не... я ведь не сомневался, говорить ли ему — а зачем скрывать? Я во многом виноват, я знаю, господин капитан. Но к убийству евреев я не имел никакого отношения. Я никогда не убивал ни одного еврея, но я не убил и ни одного нееврея — я вообще не убил ни одного человека. И я никогда не давал приказа убить еврея или приказа убить нееврея, этого тоже не было
Лесс: — В чем, собственно, состояла ваша работа по сектору «политическая деятельность церквей», который вы приняли в 1943 г.?
Эйхман: — Да, политическая деятельность церквей, господин капитан... Этим я почти не занимался. Это было дохлое дело. Если были какие-то отдельные случаи, господин капитан, то я их не знаю, с ними работал штурмбаннфюрер Яр.
Лесс: — Но аресты шли через ваш отдел?
Эйхман: — В моем отделе, но меня можно было не спрашивать, поскольку было определено законом, и в соответствии с этим Яр и действовал. Один-единственный раз я приглашал одного пастора евангелической церкви... как же его звали? — он потом стал благочинным в Берлине после 45-го; никак не могу вспомнить фамилию... — этого пастора я приглашал три раза...
Существовал запрет рейхсфюрера СС — чтобы священнослужители не обращались в инстанции с ходатайствами за евреев. А этот священник евангелической церкви — у него была маленькая бородка клином — попал в поле зрения гестапо, я уже не помню какого отдела, во всяком случае, это было где-то поблизости, недалеко от Берлина, если не в самом Берлине, так что мне легко было вызвать его к себе в отдел. И я ему сказал: «Да, на вас поступил донос», — и что его надлежит посадить, и я обязан подтвердить арест, этого требует вышестоящее руководство. Я также сказал ему, что очень не хотел бы этого делать — сажать священнослужителя; потому что мой отец был церковным старостой евангелической общины в Линце. Я сделал ему государственное политическое предупреждение и сказал: «Если опять будет донос, мне придется вас арестовать, потому что имеется приказ рейхсфюрера СС».
Поступил повторный донос — я теперь уже не помню, на второй раз или на третий, когда мои начальники уже приставили мне нож к горлу, — и мне пришлось взять его под арест. Я еще помню, что звонила его жена и приходила просить об освобождении мужа; но я ведь ничего не мог поделать, по мне бы — с удовольствием, но ведь у меня были приказы. Я ничего не мог сделать. Я сам ведь не доносил на него.
Лесс: — Что было в этих доносах?
Эйхман: — Кажется, он просил за евреев
Лесс: — Что означает «особое обращение» и кто ему подвергался?
Эйхман: — Особое обращение — это умерщвление. От кого оно исходит, я не знаю. Наверное, от Гиммлера, от кого же еще ему быть. Но, прошу вас, у меня нет доказательств этому; может быть, и от Гейдриха, если он придумал такое название, когда Геринг облек его властью. Но точно я этого не знаю.
Лесс: — Но вы знали, что «особое обращение» означает убийство?
Эйхман: — Это же знал каждый, конечно, господин капитан. Если указывалось «для особого обращения», то на станции назначения решал концентрационный лагерь, кто пригоден для выполнения работ, кто нет.
Лесс: — Это означает, что «особому обращению» подвергались евреи, которых сочли нетрудоспособными?
Эйхман: — Да, это врач определял. За исключением некоторых контингентов, которые определил как «преимущественно подлежащие уничтожению» сам Гиммлер.
Лесс: — Существовали, кроме Освенцима, еще другие места для «особого обращения»? Какие это места?
Эйхман: — Да. В генерал-губернаторстве (Польша. — Примеч. переводчика.) были Хелмно и Треблинка. В Киев и Львов эшелоны не шли никогда; в тех местах просто расстреливали.
Лесс: — Вы знали, сколько евреев было увезено за эти годы в лагеря?
Эйхман: — В лагеря — конечно, этого я не могу отрицать.
Лесс: — Вы знали также, что лагеря были равнозначны «окончательному решению». Это значит уничтожению! Следовательно, вы могли полагать, что евреи, которых вы туда отправили, были уничтожены. И если вы говорите «использовались на работах», то вы ведь знали: вероятно, никто долго не выдержит такого обращения. Умирал ли человек на работе, убивали его или он погибал от голода, потому что ему нечего было есть, или его потом задушили газом — так или иначе, он был мертв.
Эйхман: — Господин капитан, а все-таки мне кажется... Ведь известно, что союзники насчитали после войны 2,4 миллиона евреев. И сотни тысяч их, вот именно — сотни тысяч, вышли из концентрационных лагерей. На работах их тоже использовали... Но прошу вас, это было совсем не в моем ведении — дела концентрационных лагерей. Ведь функции моего отдела завершались передачей эшелона полиции на станции прибытия...
Лесс: — Вы по-прежнему уверяете, что о месте назначения эшелонов, т.е. об Освенциме, вас информировали лишь в последнюю минуту?
Эйхман: — Господин капитан, разумеется, я должен был справляться, куда направляются транспорты. Отдел IV B 4 не решал это по своему усмотрению — и никак не мог решать, — а получал подробные указания Гиммлера.
Лесс: — Как понимать слова «до намеченного в качестве промежуточной станции концлагеря Освенцим»?
Эйхман: — Я полагаю, что их отправляли дальше для использования на работах и т.д., господин капитан. Там же написано про обувь. И «чтобы у каждого еврея было с собой одеяло». Я полагаю, следовательно, что главное административно-хозяйственное управление делами и хозяйством СС, наверное, направило этот эшелон куда-то дальше... на работы. Так мне кажется... Но я, конечно, не знаю.
Лесс: — Прочтите вот эту фотокопию. Это телеграмма из Белграда, датированная 12 сентября 1941 г., в ней говорится о евреях из Сербии.
Эйхман: — Подписавший сообщает, что содержание евреев в рабочих лагерях в настоящее время невозможно вследствие местных условий, поскольку не обеспечена безопасность. Еврейские лагеря только мешали бы войскам. Поэтому необходимо немедленно очистить от 1200 евреев лагерь в Забаце, так как в окрестностях обнаружены банды повстанцев численностью несколько тысяч человек... Тут еще вот карандашные пометки. «Для ознакомления оберштурмбаннфюреру Эйхману...» «Принять в...» Что это может значить?
Лесс: — россия.
Эйхман: — «...Принять в россии и в генерал-губернаторстве невозможно. Ни этих, ни даже евреев из Германии...»
Лесс: — «Там негде...»
Эйхман: — «...Там негде размещать. Эйхман предлагает расстрел... Расстрел предлагает...» — Что ж, тут ясно сказано: «Эйхман предлагает расстрел». Да, это значит, что я передал дело дальше. По тексту документа мне тоже совершенно ясно: это значило, что ничего иного не остается, расстрелять! Для ясности я хочу заметить, хотя это уже лишнее: не я сам по себе отдавал приказ о расстреле, но я рассматривал это дело в служебном порядке, и, значит, ответ моих начальников был: расстрелять!
Епілог або до чого тут Ейхман. Не міфічний путін знищував Маріуполь - є конкретні прізвища тих, які віддавали накази і тих, які ці накази виконували. І вони це продовжують робити по сьогоднішній день
Без жалю. Без сантиментів. Вони всі впевнені, шо тоді, коли їх таки спіймають, завжди можна буде легко відмазатись, використавши тезу, яку намагалися використати німці - я просто випалнял пріказ-
Але є проблема - ніхто вам, росіянам, не повірить. Принаймні з числа адекватних людей.
Мораль. Ми знайдемо всіх військових злочинців, гражданє расіянє. І моліть бога чи кому ви там молитесь (якшо взагалі молитесь), шоб вас не знайшли хлопці та дівчата з Маріуполя - в той день ви будете заздрити мертвим.
Zero tolerance
Кінець
P.s - хочеш допомогти
контрпропаганді України? - 5375414113640162
PayPal- fashdonetsk2022@gmail.com
Патреон -
https://www.patreon.com/fashdonetsk
ВТС -
bc1qdtrkvnqhur6zvftku73stq88y97ut4rg730kdq