"Я никогда не пускаюсь в путь, не захватив с собой книг," - писал Монтень.

[don_katalan]

Венедикт Венедиктов
Николай был легко увлекающимся деревенским пастухом, имевшим, в силу необременительных служебных обязанностей, много свободного времени для поиска смысла жизни. Из-за душевных страданий, вызванных этими поисками, он периодически подвергал свою плоть тяжелым испытаниям.
Если в прошлом году Николай болел поэзией миннезингеров, то в этом, забросив куртуазную лирику, бредил древнегреческой философией.
Не всей, одним только мыслителем Стратоном.
Время такое настало - вся интеллигенция металась меж лириками и физиками.
Не со всем в учении Стратона Николай соглашался; особенно ему не по нраву было, что грек помещал душу человека между бровями.
"Как же она там может уместиться? - кипятился Николай. - В грудях она, в грудях, и в животе, и, и... по всему телу расползлась."
А ещё его задевало, что главной силой в природе грек считал тяжесть.
- Не тяжесть важна, а лёгкость. Каждодневная лёгкость бытия, - стуча кулаком по курчавой бороде мудреца на фотографии, роняя слюни, кричал Коля.
Именно борьбе с этой самой тяжестью, когда выдавалась свободная минутка, отдавал без остатка все свои силы Николай.
Очень уж ему хотелось доказать дремучему греку, что тяжесть она не всегда тяжесть, а бывает даже и лёгкость.
Коля любил кататься на своём велосипеде, особенно когда выпьет. Если бы у него был автомобиль, он любил бы ездить на нём. А какой потомственный казак не любит быстрой езды?
Но легковушки у него не было. И коня тоже. Был только велосипед, и то доставшийся по наследству от деда. Назывался он романтично - "Ласточка". Всем велосипед был бы хорош, если бы не отсутствовала верхняя рама, меж ребрами которой можно было бы засунуть мешок с картошкой, и цвет - революционного кумача; потому что предназначался он для девочек среднего школьного возраста.
Когда-то, очень давно, дело было летом, в сельпо привезли велосипеды. Село, бросив на огороде играть в прятки с колорадским жуком и в сараях вертеть хвосты коровам, в полном составе выстроилось в очередь перед магазином. Ещё толком не зная, что там дают. Но так как время было сложное, народ пятилетку преодолевал в три года, и всё было в дефиците, то без лишних каприз выстраивались в очередь, за всем что привозила машина из района. Партия своему народу плохого не предложит.
В этот раз давали велосипеды.
Пока колхозники томились в неизвестности, они толком не знали своих желаний. Но стоило объявить товар - всем сразу захотелось заиметь двухколесного друга.
Естественно, все мечтали купить представительный Урал или в крайнем случае Орлёнок. На них не только покататься можно было, но и по хозяйству - для перевозки разных грузов сойдут: одно рабочее место на багажнике, а второе в межрамерном пространстве.
Однако, пришлось довольствоваться девочковой Ласточкой с одним рабочим местом, потому что привезли только такие нежные создания, а даренному коню, как известно, в зубы не смотрят. Потому что даже такой спорный товар - предназначался совсем не им. Это новенький водитель "газона" перепутал куда надо было везти дефицитные машины: вместо районного центра припер их в сельскую глушь. А всё потому, что и сельцо, и городок за рекой, назывались одинаково - "Путь Коммунизма".
Два "Пути" уже полсотни лет параллельно тянулись по обе стороны от речки и нигде не пересекались, даже во вселенной Лобачевского.
"Но зато эта моделька, предназначенная для слабого пола, дополнительно укомплектована защитной сеткой с крючками на заднем колесе и щитком на цепи; это чтобы юбка не попадала промеж шестерёнок", - бархатным голоском, растерявшей было покупательский энтузиазм очереди, нахваливала свой товар больше грудастая, чем нахальная продавщица.
Она умела продать товар с мелким дефектом - главное, чтобы его первый купил, а потом дело пойдет споро:
- Ведь всё равно зарплату пропьете, а так будет хорошая вещь в доме, которую можно будет по наследству внукам передать, или гостям на Новый Год не стыдно показать.
С тех пор прошло много лет. Одни велосипеды были подарены родне, убежавшей в город за удобствами, другие, не выдержав ухабистых, словно шея пахаря, дорог, сломались. На всё село остался только один железный конь у Николая.
Дед, передавая велосипед внуку по наследству, сказал: "Помни, Николушка, в древней Итаке различие между свободными людьми и рабами заключалась в том, что одни ездили на лошади, а другие ходили пешком. У меня нет лошади. Справедливая советская власть посчитала, что мой Орлик колхозу нужнее. Бери Ласточку."
Обычно, совершив вояж по двум параллельным улицам, из которых и состоял весь "Путь коммунизма", свой велотур Николай завершал на околице, недалеко от колонки с водой.
"Я никогда не пускаюсь в путь, не захватив с собой книг," - писал Монтень.
Николай поступал также: у него к багажнику был прикручен томик греческого философа, завёрнутый в несколько слоёв полиэтилена. Стратон мог немым свидетелем наблюдать за душевными экспериментами Николая, непосредственно находясь в центре событий.
Издалека завидев очередь, Коля кричал: "Пооосторонись! Иду на побитие."
(Слово "рекорда" он не произносил, и так всем было ясно, что он собирался бить. Мужик должен быть скуп на слова).
Выплюнув угрозу, выпуклыми глазами, чуть присыпанными пеплом от горькой сивухи, Коля, точно рентген, смотрел сквозь баб с вёдрами. Лицо его при этом не выражало никаких эмоций - было неподвижно, как схваченная раствором кирпичная стена.
Очередь же, видя мчащегося на неё героя, мелкой фасолью из стручка, поспешно рассыпалась во все стороны.
Проезжая мимо колонки, Коля ещё яростнее накручивал педали, увеличивая уважение к себе. В его животе усиливалось урчание, какое издают кошки, когда её гладят по шерстке.
В мокрую от пота спину, бабы кричали: "Коля, там же обрыв над рекой, остановись, Христа ради, убьешься."
- Ну и хер с ним, - бодрым голосом орал Николай, - держись Стратон, перелечуууу!
Солнце слепило глаза, поэтому Николай их закрывал, полностью, как птицы, полагаясь лишь на свой внутренний радар, который конечно же располагался не между бровей.
Словно прощающися барышни платочками,
вслед гонщику цветы мальвы качали розовыми головками.
Вместо барабанного боя, как это было бы в цирке перед исполнением смертельного номера, восторженные колхозницы стучали коромыслами об ведра.
Две вороны, круглый год меж ржавых болтов тихо сидевшие на силосной башне и до того созерцавшие окрестности без всякого смысла, принимались неистово каркать (в птичьем клекоте слышалось "бррраво"), бить крыльями и звонко стучать клювами по заклёпкам.
Последние метры Николай уже перемещался в пространстве не оставляя следов на песке. В этот момент он испытывал искренний восторг, такой, как когда-то в детстве ощутил в первый и последний раз при посещении комнаты смерти в чешском лунопарке. Туда, в город на школьных каникулах, их привезла школьная учительница.
Коля, конечно, речку, хоть она и была не широкой, а обрыв не высоким, никогда не перелетал: приводнялся он где-то посредине. Благо, тонуть там было негде: глубина - козе по шею; сделав два булька и длинную паузу, (во время которой слабый пол успевал несколько раз перекреститься и на пунцовые щёчки пустить жалостливую слезу) Николай на четвереньках выползал из пучинистых вод Аида (это он нашу речку-вонючку так называл), на спине, словно черепаха панцирь, неся подломанный велосипед.
Бабоньки, глядя на незадачливого аквонавта, восторженно охали: опять полёт закончился не так как мечталось; но в споре с силами природы разве это главное? Главное - вызов.
Среди благодарных зрителей всегда находилась какая-нибудь язва, которая из-за спин кричала: "Ну, что, герой, опять ползком под щитом?"
На что герой, не поворачивая головы, много чести будет, беззлобно отвечал: "По губам читать умеешь?" - и шептал несколько всем понятных коротких слов.
Когда Николай прихрамывая и роняя тяжёлые капли Аида на дорожную пыль толщиной в ладонь, скрывался за бугром, очередь шепталась: "Хорошо всё-таки, что нам тогда привезли Ласточек. Будь на их месте Орлёнок - не сдобровать бы мужественной части Николая. А так, починет лисопед, наклеет пластырь на лоб и опять сможет бросить вызов Стратону, будь он неладен."