don_katalan

раньше
Профорг, закончив составлять список не явившихся на мероприятие сотрудников, прячет блокнот в сумку. Вместо него извлекает белый пухлый конверт с деньгами и подходит к безутешной вдвое, стоящей у гроба с чужим героем.
- Примите наши искренние соболезнования, - скорбным голосом говорит профорг и протягивает вдове конверт.
Та кладёт деньги в карман и коротко отвечает: "Спасибо".
В это время над головой, словно лист жести, загромыхало небо и Аннушка сказала "ой", а потом испуганным голоском добавила: "Гляньте-ка, что творится". Секретарша подняла глаза к верху и для верности туда же ткнула пальцем.
Высоко в безоблачном небе по синему полю белой струёй кружил самолёт российской федерации. Закончив художничать, он, помахав крылом, улетает бомбить города Украины.
Однако, шумы в небе на этом не прекратились. Следом за первым самолётом, прилетел второй, третий... целая эскадрилья, по-видимому, состояла из последних романтиков. Каждый пилот посчитал делом чести, прежде чем полететь бомбить украинские города, прочертить над Луганском праздничную восьмёрку. Всё-таки на календаре было восьмое марта. Жители других городов, позднее писали в соцсетях, что в тот день праздничный флешмоб прошел и над другими территориями эленерии.
- Как это символично! Как это благородно! - задрав голову вверх, восторженно говорит профорг, - боевые товарищи отдают честь усопшему.
Вдова, однако, не прониклась торжественностью момента, его глубоким символизмом.
- Но он же не женщина и восьмерка в небе как-то легкомысленно к памяти погибшего. Салют из пушек или приспущенные знамёна были бы уместнее, - горестно вздыхает вдова, - ведь никто из родного полка не приехал. Пока они тут восьмёрки крутят, тело моего мужа где-то в чужой квартире лежит. Обидно.
- А вы считайте, что этот не восьмерка, а бесконечность в которую уходит ваш муж. Однополчан тоже можно понять: они сейчас на передовых рубежах родину защищают. Вот отгремят последние залпы, рассеется дым и все боевые товарищи соберутся у могилы вашего мужа, - отвечает профорг. Её глаза излучают оптимизм. - Помянут, каким он хорошим парнем был.
Далеко не все на Земле разделяют восторг профорга. Рыжая кошка, сидевшая на подоконнике первого этажа, перестав умываться, резво спрыгнула в комнату. С деревьев вспорхнули стаи воробьев. Где-то в соседнем дворе завыла собака.
Из подъезда вышла большеголовая беловолосая девочка лет семи и застыла перед гробом. В руках она держит куклу советских времён. На ней выцветшее платьеце в мелкий цветочек и сандалики. К руке куклы прикручена потрёпанная черная ленточка. Странным образом розовая рожица куклы, с глазами навыкат и облупленные носом, очень похожа на лицо ребенка.
С минуту позаглядывав в гроб, детка подходит к Ивановичу. "Вы моего папу не видели?" - спрашивает она. "Нет" - растерянно отвечает Иванович. Пристально всмотревшись в ребенка он вдруг понимает, что это дочь Николая Ивановича. Ивановичу как-то не приходило на ум, что у того могут быть дети.
- Мама сказала: "нам нужно нового папку искать", - говорит девочка. - Пойдешь к нам жить?
- Где ты такое слышала? - спрашивает Иванович.
- Это вчера мама говорила соседке тёте Глаше. А я нечаянно услышала.
- Как тебя зовут?
- Машенька.
"Её тоже зовут Машенька", - подумал Иванович.
- Здравствуй, Машенька, - сказал Иванович.
Ребенок берет Ивановича за руку и становится рядом.
"Должно быть мы со стороны выглядим очень странной парой: "Маленькая девочка с куклой и не по погоде одетый мужчина с удочкой."
К ним, стремительной походкой, приближается безутешная вдова. Она пристально смотрит на Ивановича, как смотрят учителя на своего провинившегося ученика. Черные глаза вдовы, полные страданий, стуча маленькими тараканьими ножками, бегают по лицу Ивановича. Глубокая морщина рассекает её лоб.
- Не слушайте её. Ребенок не в себе. Вы наверное сослуживец? - спрашивает вдова.
- Не совсем, но мы с Николаем Ивановичем какое-то время были близки.
- Худой, бледный, круги под глазами. Ещё и зубов нет. Вас, наверное, недавно освободили из плена?
- Да. Из него.
- Укропы вас пытали?
Иванович молчит. Не может же он ей рассказать чьих на самом деле это рук дело. Ему, в нынешнем положении, только скандала на похоронах героя не хватало.
Когда пауза становится совсем невыносимой, Вдова строго спрашивает: "А почему вы раздеты?"- "Да, я тут, рядом, вышел на секунду", - сбивчиво отвечает Иванович. "Нехорошо," - говорит безутешная вдова - "стойте здесь и никуда не уходите". Она грубо берет ребенка за руку и вместе с ним скрывается в подъезде.
Внутренний Голос Ивановича говорит ему: "Ну, что, балбес, попался; сейчас она всё узнает про твою гнилую сущность и тебя разоблачат. Вдова на постоянной связи с главными органами лнр: позвонит куда следует и тебя арестует. Беги, Иванович, беги".
Иванович, чтобы избавиться от внутреннего Голоса должен в голове устроить какофонию, но петь перед трупом, пусть и незнакомого героя, как-то неудобно.
Внутренний Голос понимает все сложности ситуации; он, пользуясь моментом, с ехидцей продолжает нашептывать: "Ну, давай, не сцы, будь пацаном, спой, например вот это: "Ой у лузі червона калина похилилася Чогось наша славна Україна зажурилася." Как раз подходящая песня у гроба "защитника".
Иванович давно заметил, что окружающие бросают на него тревожные взгляды. Он вдруг почувствовал себя белым грачом в компании черных: он создавал впечатление человека, живущего спустя рукава, немного понарошку, а это никуда не годилось во времена, когда вся страна вставала как один. Тем более на похоронах героя. Человек с удочкой в красном шарфе крупной вязки поверх рубашки, вызывает у людей смешанные чувства, о которых они до поры до времени, копя обиду, помалкивают.
"Ну и они далеки от нормы, - успокаивает себя Иванович. - Разве нормально - совершенно посторонним людям являться на похороны к чужому человеку и строить прокисшие рожи?"
Иванович стоит сцепив зубы. Надо пережить мгновения слабости. Остаётся одна надежда на ворона Гошу, который высоко в небесах несёт его душу недоступную для врагов на Земле.
Из тёмного мрака подъезда, громко хлопнув дверью, стремительно выходит безутешная Вдова. Никаких наручников она, конечно, не несёт. В руках у неё добротная куртка защитного цвета полувоенного образца. На одном её рукаве флаг российской федерации, на другом буква "Z".
"Носите, от Коленьки осталась, будет вам добрая память о погибшем товарище. Вы же ему товарищ? Иначе зачем пришли бы?" - "Да, - говорит Иванович, - мы были большими друзьями. Особенно в последнее время."
Увы, как всякий интеллегент, Иванович был неспособен отказывать вдовам, даже в очень странных просьбах; он послушно надевает куртку и по инерции сует руку в карман. Там что-то лежит.
Вдова отходит к новой группе только, что подошедших товарищей, наконец оставив облагодетельствованного Ивановича в покое.
Где-то вверху грач Гоша, увидев Ивановича в новом обличье, на мгновение от стыда прикрывает глаза, но потом, переморгав, с высоты своего положения замечает в районе русского драмтеатра любимого психотерапевта и Красную Королеву. Рядом с ними под деревом валяется несколько орехов.
"Иванович, сейчас под надёжной защитой куртки, я ему больше не нужен; раз он такой - пусть обходится без меня, грач хоть и птица не бог весть какая, но тоже имеет право на чувства", - думает грач Гоша и пикирует к орехам.
На некоторое время Иванович остается без души. Чтобы себя чем-то занять, пока она блуждает в потёмках, извлекает содержимое из карманов подаренной куртки.
Там лежали: профсоюзный билет, начатая пачка презервативов и несколько небольших фотографий.
Иванович перебирает снимки. На них молодые девушки. Все они сняты на улице. Кто-то стоит у банкомата, кто-то на остановке. Среди них он вдруг узнает свою дочь. В глазах Ивановича становится темно. Словно солнце свет поубавило.