Шаг в «серость»
Jan. 4th, 2020 07:06 pm![[personal profile]](https://www.dreamwidth.org/img/silk/identity/user.png){kind=small}
don_katalanAleksei Bobrovnikov
28-29 августа 2015. Северодонецк-Счастье
Мы делали марш-броски между несколькими городами, встречались с людьми, большинство из которых избегало разговора или открыто просило не публиковать ничего из сказанного со ссылкой на них.
Одним из таких людей был военнослужащий, по его собственным словам, задержавший на блокпосту с красноречивым названием «Родина» машину с очень специфическим грузом: это была сумка с банковскими карточками, перевозившаяся с оккупированной стороны на контролируемую украинским правительством территорию.
После отказа этого военного отдать «курьера» с сотнями банковских карт в руки своего командования, а потребовавшего вызвать службу безопасности, в чьей юрисдикции находились, по логике вещей, операции по «финансированию терроризма» под которые подпадала подобная активность, военное начальство начало устраивать ему травлю: от заключения на гаупт-вахте до уголовного преследования.
Я записал интервью с этим солдатом, но прошло несколько часов и человек этот начал обрывать мне телефон с просьбами ни в коем случае это интервью не публиковать: дескать, все уже улажено, никаких проблем не будет, только ради бога молчи и больше никогда не вспоминай мое имя.
В моем двухнедельном дед-лайне, за который я должен был снять материал о «серой зоне», уже зияла брешь в несколько дней.
Нужно было срочно искать нового информатора о фронтовых экономических преступлениях.
И я нашел его почти мгновенно, сделав звонок своему новому приятелю, возглавлявшему военно-гражданскую администрацию той части луганской области, что оставалась под украинским флагом.
Несколько недель назад Георгий Тука взялся засучив рукава (так, по крайней мере, тогда казалось) разбираться с возникшей монополией вор-лордов из числа военных командиров на торговлю в «серости».
О причинах, масштабах и последствиях этой торговли мы поговорим в следующих разделах, пока же важно понимать одно: украинская спецслужба, наследница советского КГБ, решила бороться с вновь образовавшейся монополией военных на контроль над нелегальными товарными потоками в зоне боевых действий, где цена за пропуск в «серую зону» одного дальномера, груженого товаром, часто достигала 5-10 тысяч долларов. Это примерно половина годового дохода новобранца американской армии или, как минимум, 25 месячных окладов украинского военнослужащего такого же ранга.
Иногда ставка за пропуск машины с товаром в «серую зону» достигала рекордных $20 тысяч, равняясь годовому окладу «рядового Райана».
Очевидцы вспоминали эпизод, когда один из солдат, пойманный своим командиром на такой сделке, стоял по стойке смирно, уверенно, дерзко, но с неописуемой грустью в глазах глядел в глаза своему командиру и на вопрос: «вот что мне с тобой за это сделать, что!?» спокойно отвечал: «расстреляйте меня, товарищ полковник. Разжалуйте. Делайте, что хотите. Я таких денег в глаза не видел и никогда не увижу».
Впрочем, только единицы из командиров не поддались на соблазн.
Одна фура с товаром делала солдата, стоявшего на блокпосту богачом. Две таких фуры могли бы позволить ему купить очень просторную квартиру в столице или полдюжины добротных домов где-нибудь в аграрных провинциях страны.
Торговали всем: от кока-колы, алкоголя, детских подгузников до наркотиков и товаров двойного назначения: сырья для оптоволоконных сетей, защищенных телефонных аппаратов, наркосодержащих медикаментов.
Разумеется, не рядовые или младшие офицеры, а штабные из старшего офицерского состава, стали главными бенефициарами этой торговли.
Президент Украины Петр Порошенко руками своих людей, расставленных на посты руководителей военно-гражданских администраций, но сам оставаясь в тени, обьявил, устами своих спикеров и неформальной агентуры, войну нелегальной торговле под лозунгом прекращения финансирования терроризма в контролируемых Россией анклавах.
Несколько волонтеров из числа отставных военных и агентов спецслужб вызвались возглавить мониторинговые группы, призванные бороться с этими операциями.
Только они одни были той силой, примкнув к которой я мог, пользуясь официальным мандатом президента и его спецслужб, имея официальную аккредитацию и вооруженные группы сопровождения, колесить по фронту со своей собственной миссией: попытаться выяснить каналы поставки и объемы торговли всем, чем угодно, включая, потенциально, и российские наркотики.
Любопытно, что утром предыдущего дня, 28 августа, мне поступил звонок от моего редактора. Разговор был очень странным.
«Тут говорят, что у тебя проблемы» — сказал он.
«У нас нет никаких проблем» — ответил я.
«Ты уверен?» — спросил он.
«Да, я абсолютно в этом уверен.»
Ответом было долгое молчание.
Я пил чай из жестяной кружки и гладил кота, прибившегося к расположению зенитной бригады, располагавшейся в неглубоком тылу.
«А кто распространяет такие слухи?» — спросил я.
Человек на другом конце провода замялся и перевел разговор на другую тему.
«Тем не менее аккуратно там» — закончил он.
Слухи о том, что у меня и моих людей какие-то проблемы начали распространятся в городе за сутки до того, как мы, еще сами не зная, оказались в логове контрабандистов; ровно за сутки до того, как я выйду на связь с моим новым информатором и приду в условленное для встречи место.
В день, когда слухи о проблемах у меня начали распространятся в Киеве, их группа была обстреляна в непосредственной близости от штаба военной бригады, в зоне операций которой это антиконтрабандное подразделение развернуло бурную деятельность. Об этом обстреле я узнаю спустя несколько часов.
Ни я, ни попавшие в неожиданную засаду ребята, не могли знать о том, что через несколько часов мы начнем работать вместе. Однако несколько человек могли знать о том, что именно встречи с лидером их группы, (еще не будучи знакомым с ним лично, но уже наслышан о его деятельности), я добивался в эти дни, обрывая телефоны людей президента, организовавших начавшуюся торговую блокаду российских анклавов.
Итак, слухи о моем приезде в сектор обогнали меня ровно на одни сутки.
Кто-то уже знал, что именно с Андреем меня познакомит наш общий знакомый — человек президента. Кто-то уже знал, что «у нас проблемы», объединив нас, еще не знакомых людей, в одну мишень. Кто-то уже ждал нас в секторе «А», куда мы все еще не добрались…
В 8:53 утра следующего дня, 29 августа 2015 года, — после этого странного разговора с моим начальством, знавшим о покушении на нашу группу еще до самого покушения, я получил контакт человека с позывным «Эндрю» от руководителя военной-гражданской администрации Луганской области Георгия Туки.
Мы надели бронежилеты и сели в машину, в проигрывателе которой застрял, не подлежащий извлечению, диск Aerosmith.
«It’s amazing! With the blink of the eye you finally see the light!» — кричал в динамиках нашей старенькой серой Шкоды солист с огромной пастью и великолепным хард-роковым тремоло.
Мы неслись в сторону городка Счастье, чтобы успеть к началу спектакля, на который рисковали опоздать.
* * *
«Мы уже на месте» — я отправил sms с таким текстом моему новому знакомому.
Андрей получил это текстовое сообщение в 10:41 утра 29 августа.
Человека, которого я ждал, звали Андрей Галущенко.
Волонтер при мобильной группе по борьбе с контрабандой с оккупированными территориями, гласный сотрудник Службы безопасности, получивший официальную должность всего двумя неделями ранее. Бывший военнослужащий, выпускник Суворовского военного училища, ветеран первой фазы российско-украинской войны, уволившийся в запас полгода назад…
Но все это я узнал о нем позже, когда начал собирать на него компромат уже после второго сентября 2015 года…
Тогда же, в первый день нашего знакомства, я получил о нем самые лестные рекомендации человека, которому не видел оснований не доверять — руководитель военно-гражданской администрации на контролируемой Украиной территории, казалось, знал свое дело и был нацелен на борьбу с финансированием терроризма в прифронтовых зонах на полном серьезе.
Дожидаясь ребят, мы просидели несколько часов на солнцепеке возле самой передовой.
В городе было удивительно тихо.
Последний магазинчик перед мостом, ведущим на оккупированную территорию. Это место — что-то вроде неформального штаба. Место встречи людей из самых разных группировок. Магазин, как и дорога, идущая дальше, в сторону Луганска; как и ТЭС, питающая электроэнергией обе стороны реки — это неприкосновенные объекты, куда более безопасные, чем машины с красным крестом.
Эта война, унесшая уже несколько тысяч жизней и разрушившая десятки поселков, не тронула основные объекты энергетической и транспортной инфраструктуры.
В то утро, прибыв на место где-то за час до полудня, мы уселись на бронежилеты в ожидании остальной группы. На стене магазина, привязанный бечевкой к выступающим стропилам, висел неразорвавшийся артиллерийский снаряд.
В нескольких десятках метров от этого места, возле входной двери дома, выходящей на дорогу ведущую к самой передовой, мирно цветет в горшках пепельная герань.
Скоро полдень.
Я допиваю вторую банку кока-колы.
В машине кричит диск с музыкой.
Мы ждем ребят.
Я сижу на бронежилетах, курю сигарету за сигаретой и пью содовую с видом на самую границу. Перед нами только мост, заминированный так называемыми «минными шлагбаумами» — взрывоопасные ограждения внутри выпиленных в асфальте ложбин.
Я ходил по этому мосту несколько раз, уже впоследствии, пытаясь под любыми предлогами пробраться туда, чтобы проверить слухи о том, что именно эта дорога — прямая, самая удобная трасса до оккупированного российскими силами Луганска — была одним из основных каналов контрабанды.
Но это все будет много позже. Пока же я почти ничего не знал о «серости», кроме нескольких разрозненных эпизодов, которые все еще не укладывались в моей голове в общую картину; место под названием «серая зона» для меня все еще не существовало на карте, находясь прямо перед моими глазами, на расстоянии брошенного камня.
Загонщики
Андрей мне сразу понравился: высокого роста, сухой, поджарый, бритый наголо, с быстрой реакцией. Он говорил коротко и четко, по-военному.
Он и был военным, в своей прошлой жизни, — отвоевав первые месяцы войны, пока продолжались реальные боевые действия, он ушел в отставку и занялся помощью в эвакуации гражданских из под обстрелов, потом подключился к проекту расследования контрабанды и отмывания денег.
Его называли сотрудником спецслужб, но, строго говоря, он им не был: ни манера поведения, ни почерк в работе не выдавали в нем кадрового полицейского или офицера «конторы». Кроме того, корочку «службы» от получил только две недели назад.
«Давай на ты?» — спросил он.
«Конечно» — ответил я.
Их было двое: Андрей и его напарник, который, как раз, и был кадровым офицером.
В тот первый день мы только начинали знакомится и притираться друг к другу.
* * *
Все, что ты успел записать — ты запомнил. Не успел или поленился – забудь, что там было вообще. Вкус во рту растворился, желудок снова пустой. Жри новый день и не надейся, что твой диск с памятью бесконечен.
Остановился, забыл, поленился, не сделал – поставь точку.
Информация и эмоции – такой же рабочий процесс, как станок. Детали, не отложенные в коробку растеряются, не найдут свое место в том, что ты потом захочешь из них собрать.
Я вспоминаю события тех дней по наброскам, обрывочным фразам, которые заносил в свой блокнот.
«Мы — загонщики. Вот мы кто. Мы — просто загонщики». Кто-то из ребят там, в серой зоне, это говорил.
А я записал.
Мне очень понравилась эта фраза.
Единственный способ мотивировать загонщика – дать ему почувствовать азарт охоты.
В Украине много порядочных оперов, я знаю десятки.
Тогда им дали команду фас, указав сферу деятельности – отслеживать и останавливать все, что не движется по железной дороге. Все, кроме железной дороги – останавливать и проверять. Больше ничего, но для мотивации больше и не надо было.
Каждому оперу нужно почувствовать запах крови.
Любой, самый захудалый опер, или самый молодой, приходит в восторг от слова «реализация».
Если вы когда-нибудь слышали, когда опер произносит фразу «мы поехали на реализацию», там обязательно есть предвкушение секса.
Реализация — это и есть секс, финальная его часть. Наслаждение от завершившейся погони.
В зоне военных действий, затихнувших на месяцы и даже годы, украинским оперативным уполномоченным по экономическим преступлениям дали команду «фас» и отпустили поводки.
Блуждающий танк
Первый «блуждающий танк» появился в зоне военных действий в конце июля 2015 года.
Блуждающим танком называли мифический танк, неожиданно появлявшийся из ниоткуда и снова исчезавший в никуда. Этот танк, материализовавшийся в самое удобное для оперов время как раз и становился высшим правосудием, последней инстанцией судебной системы, окончательным решением, не подлежащем обжалованию.
Собственно танком, как правило, была простая канистра бензина, которой кто-то из сорвиголов обливал машину с товаром, заблудившимся на линии разграничения.
Тем временем журналисты продолжали ездить по зоне, всерьез надеясь найти этот «блуждающий танк».
Для многих этот романтичный образ танка так и остался в памяти некоей вехой, иллюзией торговой блокады.
Таких эпизодов было несколько, но они скоро закончились.
Спустя буквально несколько недель руководство всех подразделений, ответственных за «загонщиков», перестало давать санкцию на появление на месте реализации блуждающего танка.
Акция устрашения подходила к концу, но об этом еще никто из загонщиков не знал.
* * *
Был теплый, летний вечер, в предвкушении бабьего лета. Последняя пятница перед сентябрем.
Я лежал на солдатской кровати в своем излюбленном положении — ногами к окну.
Мы только что приехали. Оператор и водитель остались в машине, видимо, наивно полагая, что таким образом стимулируют меня к принятию быстрых логистических решений.
Но я никуда не торопился.
Тем временем Эндрю и его напарник — офицер СБУ с позывным «Изя» отправились куда-то по своим делам, я же занял кровать Андрея, чтобы передохнуть перед ночным выездом.
В то утро мы объездили несколько дорог в окрестностях — вели один маленький грузовичок, ранее замеченный в перевозке товаров к самой передовой, мониторили другие передвижения грузовых машин в секторе.
Для новичков были одни из самых скучных дней, которые только можно себе представить.
«Мы едем дразнить сепаров. Ты с нами?»
Зашедший в комнату был невысокого роста, крепко сбитый малый с добродушным лицом и повадками мента.
Как я узнал позже этот парень был в ранге майора налоговой полиции. «Мартын» был дерзкий, уверенный в себе, хамовитый и наглый офицер налоговой полиции.
Я люблю таких людей, потому что сразу понимаю подход к ним.
Мы все вышли из какого-нибудь бандитского района, в котором надо было отстаивать свое право быть именно таким: наглым и дерзким.
Просто кто-то делал это в казарме, а кто-то в обыденной жизни хулиганского квартала.
Мартын был ментом, полным удалого, чисто украинского гонора, прикладывавшийся к бутылке, но все еще не потерявший задора и формы.
«Конечно я с вами. А что мы будем делать?» — спросил я.
«Купаться» — рассмеялся Мартын.
В тот вечер мы купались в реке Северский Донец.
Был золотистый, мягкий закат и вода была, гладкая, как стекло, отражая каждый блик, каждый звук, дробя и усиливая его. Мы громко смеялись и выкрикивали оскорбления в адрес россиян и их приспешников, окопавшихся на другой стороне реки.
Северский Донец — естественная граница между землями под украинским флагом и оккупированными российской армией и их союзниками среди украинских сепаратистов, территориями.
В любом месте в лесопосадке напротив мог сидеть снайпер.
Мы же плескались в воде, разворачивались к противоположному берегу и, спуская трусы, выкрикивали ругательства.
Впрочем, никто из нас не рискнул переплыть на другой берег и засвидетельствовать свое почтение лично: троллинг с нашей стороны скорее напоминал онлайн баталии ботов и троллей той или иной группировки в соцсетях, с той лишь разницей, что наши задницы в этой ситуации были куда более легкой мишенью для снайперской пули, чем уши и души наших визави.
Наша выходка была бы безумием годом ранее, в период активных боевых действий, когда за этот район все еще велись интенсивные бои.
Однако здесь и сейчас, в Луганской области лета-осени 2015 года, войны не было и в помине.
Если за нами в тот день и наблюдали, то наблюдали безмолвно.
В течении последнего года здесь царила совсем другая реальность: фантомная, окопная война, ставшая в этих краях чрезвычайно прибыльным бизнесом.
На следующее утро, около 6 утра, мы снова выехали на реку, но уже совершенно с другой целью.
Лодочная переправа возле села Лобачево была одним из главных торговых путей, каналов обмена товаров, денег, транзита непонятных персонажей: таким себе порталом входа в «серую зону», где заканчивается юрисдикция государств и правительств и начинается черный рынок: без правил и законов, распространяющихся на обычных жителей и с верховенством права сильного. Тот, кто контролировал допуск в эту зону и был здесь таможней, налоговой службой, мафией и судебной системой в одном лице. В этом конкретном секторе такой силой была 92-я отдельная механизированная бригада вооруженных сил Украины, контролировавшая все входы и выходы из окрестностей городка Счастье от которого было рукой подать до столицы самопровозглашенной республики ЛНР с которой его соединяла не обстреливаемая никем, идеально чистая, нетронутая, как столичная магистраль, прямая как стрела трасса, ведущая в самое сердце контролируемого Россией анклава.
31 августа 2015
Лобачево-Счастье
Красный флаг
«Терриконы, подсолнухи, тишина сегодня.
Вчера я видел вражеский пулемет невооруженным взглядом -- он стоял на другой стороне реки, в узком месте возле нелегальной, но удобной контрабандистам с обеих сторон переправы.
Снял броник, остался по гражданке, подошел ближе, чтобы это заснять.
Красный флаг.
И лодка с несчастными люмпенами, тягающими на "ту сторону" соль и куриные окорочка.
И пулемет.
Ребята прикрывали нас из зеленки, вдруг что, но все было тихо.
Здесь зарождается целый анклав, с новыми донами, новыми потоками товаров и денег.
Очень интересное время. Куба? Ангола? Вьет-конг? И чертов красный флаг. Они не знают уже, что вешать над собой, чтоб чувствовать себя уверенней.
И женщина, подошедшая к переправе: "Я не знаю кто я, не знаю. Никто".
Пустые глаза, без страха, без эмоций. Просто порожняк опустошенности.
И раненный, то ли на войне то ли по пьянке ЛНРовец, которого мы завернули назад, в его анклав -- такой же. И пулемет, который смотрел в нашу сторону и молчал.
И флаг…»
Эту запись я сделал в своем дневнике на следующий день после нашей первой вылазки в «серость».
В тот день мы записали на камеру несколько первых интервью с моим информатором и частью людей из его группы. К их содержанию я непременно вернусь.
Солнце начинало уже клониться к закату, был теплый, тихий спокойный день: ни стрельбы, ни дуновения ветра.
Идеальная, мягкая погода для купания в реке и дружеской беседы.
Мы стояли возле старого бетонного здания общежития, в котором была расквартирована группа Андрея.
Я пересел из его черной Митсубиси модели L200, в котором мы проводили эти дни, в мою служебную серую «шкоду».
Снял бронежилет, принадлежавший одному из его ребят.
Андрей долго тряс мою руку крепкой, сухой пятерней.
Мы обнялись.
Это было начало большой, настоящей дружбы — я понял это в эти минуты и это было очень горячее и, уверен, обоюдоострое ощущение.
«В четверг?» — спросил я, уточняя наши договоренности при последнем разговоре.
«Четверг!» — ответил Андрей твердо.
В следующий четверг мы договорились сделать следующую вылазку и разведать место в сотне километров от расположения его группы, где, как уже было известно, украинские силовики торговали с Россией нефтепродуктами: в местечко на самой границе, где под асфальтным покрытием дороги было проложено несколько труб, по которым поставлялось в харьковскую область горючее из России в обход негласных торговых эмбарго, объявленных украинским правительством.
Торговых эмбарго не утвержденных официально ни одним законом; устного и незафиксированного нигде приказа, регламентировавшего политику по отношению к государству, официально даже не находившейся с нашей страной в состоянии войны…
Труба, проходившая под асфальтом и выходившая с другой стороны в поселке Меловое, что на границе с Россией, была одной из излюбленных схем заработка украинских силовиков. Кто именно был задействован в этой схеме нам и предстояло узнать на следующей неделе, а пока же я отправился дальше по периметру «серой зоны», чтобы собрать как можно больше информации о подобных, казавшихся мне тогда диковинными, операциях силовиков.
Нашей следующей остановкой был город Славянск, а следующий за этим день мы провели в длинном, изматывающем перегоне в сторону Мариуполя — торгового порта, бывшего, по версии моих российских коллег, транзитной базой для переброски героина, а по моей информации, — перевалочным пунктом для транспортировки сотен разнообразнейших товаров: от химического сырья для металлургии до контрафактных сигарет, от семечек подсолнечника до угля и руды.
Утро 02.09.2015
Мариуполь.
Предчувствие
///
Я засыпал под гул портовых сирен, разносившийся на километры.
Сквозь прохладный, уже сентябрський, морской туман, гул портовой сирены отдаленно напоминал крик муэдзина.
«Ас-саля́ту хайру мина-н-нау́м» — вспомнил я строку из слов молитвы муллы, созывающей верующих на намаз.
«Лучше молиться, чем спать! Лучше молиться чем спать!» — вот, что значит эта строка.
Голос сирены отдавал мне эхом молитвы в ночном, туманном порту.
Я засыпал со странным ощущением.
Прошло уже несколько лет с тех пор, и я все еще помню это чувство, с которым проваливался в сон в ту ночь с первого на второе сентября 2015 года.
Я боюсь и не доверяю этому чувству, сторожусь его и стараюсь фиксировать те моменты, когда оно случается.
Это было чувство сладкого необратимого, которое должно случиться и непременно случится и сделать с этим совершенно уже ничего нельзя.
Помню, как перед сном, вместо мантры, я, улыбаясь, твердил себе строчки из Арсения Тарковского:
«Предчувствиям не верю и примет я не боюсь. Ни клеветы, ни яда
я не бегу. На свете смерти нет. Бессмертны все. Бессмертно все. Не надо бояться смерти ни в семнадцать лет, ни в семьдесят. …Мы все уже на берегу морском, и я из тех, кто выбирает сети, когда идет бессмертье косяком…»
За окном кричала сирена порта.
Воздух был свежий, окно было открыто. Я лежал и слушал воздух, в голове был Тарковский, воздух веял прохладой, было спокойно, как от молитвы в каком-то особенном месте; молитвы, которую читает кто-то другой, а ты только повторяешь за ним слова, и кажется, что сейчас самое время читать именно эти слова, хотя не ты их писал и ты совершенно не понимаешь как так получилось, что именно ты и именно в эти минуты эти слова читаешь.
Я проснулся около 7 утра.
Солнце уже светило в окна.
Я читал последние новости, собирался с мыслями и планировал день, когда первое текстовое сообщение изменило весь ход этого дня.
Не только этого дня: всей дальнейшей жизни.
Месседж пришел от одного из людей, близких к руководству военной бригадой, контролировавшей сектор города Счастье, где я оставил моих новых друзей.
Сообщение, пришедшее в 7:54 утра 2 сентября звучало так: «у твоих друзей из мобильной группы беда».
Я позвонил Андрею, его телефон был вне зоны доступа.
Продолжал безуспешно набирать его номер, а параллельно начал дозваниваться его напарнику.
Примерно через полчаса трубку, наконец, взял один из бойцов мобильной группы.
«Андрей убит. Двое убитых… Андрей среди них».
Около половины девятого утра, когда худшие прогнозы окончательно подтвердились, я напялил джинсы и рубашку и вышел в коридор. Мой оператор мирно спал в соседнем номере.
Закурив сигарету прямо в коридоре этажа для некурящих, я постучал в его дверь.
По моему лицу оператор Артем Багров понял, что случилось что-то непоправимое.
Войдя в номер молча, без слов, протянул ему пачку «лакиз».
Артем взял сигарету и закурил.
Я заплакал, чего давненько со мной не случалось.
«Андрея только что убили» — выдавил я из себя.
«Йобанный в рот» — прошептал мой коллега. В глазах его было что-то большее, чем грусть.
Это было отчаянье.
«Едем назад?» — переспросил он тут же, через секунду.
Я кивнул.
Так началась история «серой зоны».
Лично моя, персональная ее часть. Нет, не с официального редакционного задания чуть больше недели назад, не с карты разграничения зон влияния России и Украины, свидетелями создания которых мы были годом ранее, не с таракана у меня на подушке, изгнанного из своих новых кормовых угодий и растоптанного по прихоти смазливой девчонки с волчьими глазами.
Эта история началась в эти минуты.
28-29 августа 2015. Северодонецк-Счастье
Мы делали марш-броски между несколькими городами, встречались с людьми, большинство из которых избегало разговора или открыто просило не публиковать ничего из сказанного со ссылкой на них.
Одним из таких людей был военнослужащий, по его собственным словам, задержавший на блокпосту с красноречивым названием «Родина» машину с очень специфическим грузом: это была сумка с банковскими карточками, перевозившаяся с оккупированной стороны на контролируемую украинским правительством территорию.
После отказа этого военного отдать «курьера» с сотнями банковских карт в руки своего командования, а потребовавшего вызвать службу безопасности, в чьей юрисдикции находились, по логике вещей, операции по «финансированию терроризма» под которые подпадала подобная активность, военное начальство начало устраивать ему травлю: от заключения на гаупт-вахте до уголовного преследования.
Я записал интервью с этим солдатом, но прошло несколько часов и человек этот начал обрывать мне телефон с просьбами ни в коем случае это интервью не публиковать: дескать, все уже улажено, никаких проблем не будет, только ради бога молчи и больше никогда не вспоминай мое имя.
В моем двухнедельном дед-лайне, за который я должен был снять материал о «серой зоне», уже зияла брешь в несколько дней.
Нужно было срочно искать нового информатора о фронтовых экономических преступлениях.
И я нашел его почти мгновенно, сделав звонок своему новому приятелю, возглавлявшему военно-гражданскую администрацию той части луганской области, что оставалась под украинским флагом.
Несколько недель назад Георгий Тука взялся засучив рукава (так, по крайней мере, тогда казалось) разбираться с возникшей монополией вор-лордов из числа военных командиров на торговлю в «серости».
О причинах, масштабах и последствиях этой торговли мы поговорим в следующих разделах, пока же важно понимать одно: украинская спецслужба, наследница советского КГБ, решила бороться с вновь образовавшейся монополией военных на контроль над нелегальными товарными потоками в зоне боевых действий, где цена за пропуск в «серую зону» одного дальномера, груженого товаром, часто достигала 5-10 тысяч долларов. Это примерно половина годового дохода новобранца американской армии или, как минимум, 25 месячных окладов украинского военнослужащего такого же ранга.
Иногда ставка за пропуск машины с товаром в «серую зону» достигала рекордных $20 тысяч, равняясь годовому окладу «рядового Райана».
Очевидцы вспоминали эпизод, когда один из солдат, пойманный своим командиром на такой сделке, стоял по стойке смирно, уверенно, дерзко, но с неописуемой грустью в глазах глядел в глаза своему командиру и на вопрос: «вот что мне с тобой за это сделать, что!?» спокойно отвечал: «расстреляйте меня, товарищ полковник. Разжалуйте. Делайте, что хотите. Я таких денег в глаза не видел и никогда не увижу».
Впрочем, только единицы из командиров не поддались на соблазн.
Одна фура с товаром делала солдата, стоявшего на блокпосту богачом. Две таких фуры могли бы позволить ему купить очень просторную квартиру в столице или полдюжины добротных домов где-нибудь в аграрных провинциях страны.
Торговали всем: от кока-колы, алкоголя, детских подгузников до наркотиков и товаров двойного назначения: сырья для оптоволоконных сетей, защищенных телефонных аппаратов, наркосодержащих медикаментов.
Разумеется, не рядовые или младшие офицеры, а штабные из старшего офицерского состава, стали главными бенефициарами этой торговли.
Президент Украины Петр Порошенко руками своих людей, расставленных на посты руководителей военно-гражданских администраций, но сам оставаясь в тени, обьявил, устами своих спикеров и неформальной агентуры, войну нелегальной торговле под лозунгом прекращения финансирования терроризма в контролируемых Россией анклавах.
Несколько волонтеров из числа отставных военных и агентов спецслужб вызвались возглавить мониторинговые группы, призванные бороться с этими операциями.
Только они одни были той силой, примкнув к которой я мог, пользуясь официальным мандатом президента и его спецслужб, имея официальную аккредитацию и вооруженные группы сопровождения, колесить по фронту со своей собственной миссией: попытаться выяснить каналы поставки и объемы торговли всем, чем угодно, включая, потенциально, и российские наркотики.
Любопытно, что утром предыдущего дня, 28 августа, мне поступил звонок от моего редактора. Разговор был очень странным.
«Тут говорят, что у тебя проблемы» — сказал он.
«У нас нет никаких проблем» — ответил я.
«Ты уверен?» — спросил он.
«Да, я абсолютно в этом уверен.»
Ответом было долгое молчание.
Я пил чай из жестяной кружки и гладил кота, прибившегося к расположению зенитной бригады, располагавшейся в неглубоком тылу.
«А кто распространяет такие слухи?» — спросил я.
Человек на другом конце провода замялся и перевел разговор на другую тему.
«Тем не менее аккуратно там» — закончил он.
Слухи о том, что у меня и моих людей какие-то проблемы начали распространятся в городе за сутки до того, как мы, еще сами не зная, оказались в логове контрабандистов; ровно за сутки до того, как я выйду на связь с моим новым информатором и приду в условленное для встречи место.
В день, когда слухи о проблемах у меня начали распространятся в Киеве, их группа была обстреляна в непосредственной близости от штаба военной бригады, в зоне операций которой это антиконтрабандное подразделение развернуло бурную деятельность. Об этом обстреле я узнаю спустя несколько часов.
Ни я, ни попавшие в неожиданную засаду ребята, не могли знать о том, что через несколько часов мы начнем работать вместе. Однако несколько человек могли знать о том, что именно встречи с лидером их группы, (еще не будучи знакомым с ним лично, но уже наслышан о его деятельности), я добивался в эти дни, обрывая телефоны людей президента, организовавших начавшуюся торговую блокаду российских анклавов.
Итак, слухи о моем приезде в сектор обогнали меня ровно на одни сутки.
Кто-то уже знал, что именно с Андреем меня познакомит наш общий знакомый — человек президента. Кто-то уже знал, что «у нас проблемы», объединив нас, еще не знакомых людей, в одну мишень. Кто-то уже ждал нас в секторе «А», куда мы все еще не добрались…
В 8:53 утра следующего дня, 29 августа 2015 года, — после этого странного разговора с моим начальством, знавшим о покушении на нашу группу еще до самого покушения, я получил контакт человека с позывным «Эндрю» от руководителя военной-гражданской администрации Луганской области Георгия Туки.
Мы надели бронежилеты и сели в машину, в проигрывателе которой застрял, не подлежащий извлечению, диск Aerosmith.
«It’s amazing! With the blink of the eye you finally see the light!» — кричал в динамиках нашей старенькой серой Шкоды солист с огромной пастью и великолепным хард-роковым тремоло.
Мы неслись в сторону городка Счастье, чтобы успеть к началу спектакля, на который рисковали опоздать.
* * *
«Мы уже на месте» — я отправил sms с таким текстом моему новому знакомому.
Андрей получил это текстовое сообщение в 10:41 утра 29 августа.
Человека, которого я ждал, звали Андрей Галущенко.
Волонтер при мобильной группе по борьбе с контрабандой с оккупированными территориями, гласный сотрудник Службы безопасности, получивший официальную должность всего двумя неделями ранее. Бывший военнослужащий, выпускник Суворовского военного училища, ветеран первой фазы российско-украинской войны, уволившийся в запас полгода назад…
Но все это я узнал о нем позже, когда начал собирать на него компромат уже после второго сентября 2015 года…
Тогда же, в первый день нашего знакомства, я получил о нем самые лестные рекомендации человека, которому не видел оснований не доверять — руководитель военно-гражданской администрации на контролируемой Украиной территории, казалось, знал свое дело и был нацелен на борьбу с финансированием терроризма в прифронтовых зонах на полном серьезе.
Дожидаясь ребят, мы просидели несколько часов на солнцепеке возле самой передовой.
В городе было удивительно тихо.
Последний магазинчик перед мостом, ведущим на оккупированную территорию. Это место — что-то вроде неформального штаба. Место встречи людей из самых разных группировок. Магазин, как и дорога, идущая дальше, в сторону Луганска; как и ТЭС, питающая электроэнергией обе стороны реки — это неприкосновенные объекты, куда более безопасные, чем машины с красным крестом.
Эта война, унесшая уже несколько тысяч жизней и разрушившая десятки поселков, не тронула основные объекты энергетической и транспортной инфраструктуры.
В то утро, прибыв на место где-то за час до полудня, мы уселись на бронежилеты в ожидании остальной группы. На стене магазина, привязанный бечевкой к выступающим стропилам, висел неразорвавшийся артиллерийский снаряд.
В нескольких десятках метров от этого места, возле входной двери дома, выходящей на дорогу ведущую к самой передовой, мирно цветет в горшках пепельная герань.
Скоро полдень.
Я допиваю вторую банку кока-колы.
В машине кричит диск с музыкой.
Мы ждем ребят.
Я сижу на бронежилетах, курю сигарету за сигаретой и пью содовую с видом на самую границу. Перед нами только мост, заминированный так называемыми «минными шлагбаумами» — взрывоопасные ограждения внутри выпиленных в асфальте ложбин.
Я ходил по этому мосту несколько раз, уже впоследствии, пытаясь под любыми предлогами пробраться туда, чтобы проверить слухи о том, что именно эта дорога — прямая, самая удобная трасса до оккупированного российскими силами Луганска — была одним из основных каналов контрабанды.
Но это все будет много позже. Пока же я почти ничего не знал о «серости», кроме нескольких разрозненных эпизодов, которые все еще не укладывались в моей голове в общую картину; место под названием «серая зона» для меня все еще не существовало на карте, находясь прямо перед моими глазами, на расстоянии брошенного камня.
Загонщики
Андрей мне сразу понравился: высокого роста, сухой, поджарый, бритый наголо, с быстрой реакцией. Он говорил коротко и четко, по-военному.
Он и был военным, в своей прошлой жизни, — отвоевав первые месяцы войны, пока продолжались реальные боевые действия, он ушел в отставку и занялся помощью в эвакуации гражданских из под обстрелов, потом подключился к проекту расследования контрабанды и отмывания денег.
Его называли сотрудником спецслужб, но, строго говоря, он им не был: ни манера поведения, ни почерк в работе не выдавали в нем кадрового полицейского или офицера «конторы». Кроме того, корочку «службы» от получил только две недели назад.
«Давай на ты?» — спросил он.
«Конечно» — ответил я.
Их было двое: Андрей и его напарник, который, как раз, и был кадровым офицером.
В тот первый день мы только начинали знакомится и притираться друг к другу.
* * *
Все, что ты успел записать — ты запомнил. Не успел или поленился – забудь, что там было вообще. Вкус во рту растворился, желудок снова пустой. Жри новый день и не надейся, что твой диск с памятью бесконечен.
Остановился, забыл, поленился, не сделал – поставь точку.
Информация и эмоции – такой же рабочий процесс, как станок. Детали, не отложенные в коробку растеряются, не найдут свое место в том, что ты потом захочешь из них собрать.
Я вспоминаю события тех дней по наброскам, обрывочным фразам, которые заносил в свой блокнот.
«Мы — загонщики. Вот мы кто. Мы — просто загонщики». Кто-то из ребят там, в серой зоне, это говорил.
А я записал.
Мне очень понравилась эта фраза.
Единственный способ мотивировать загонщика – дать ему почувствовать азарт охоты.
В Украине много порядочных оперов, я знаю десятки.
Тогда им дали команду фас, указав сферу деятельности – отслеживать и останавливать все, что не движется по железной дороге. Все, кроме железной дороги – останавливать и проверять. Больше ничего, но для мотивации больше и не надо было.
Каждому оперу нужно почувствовать запах крови.
Любой, самый захудалый опер, или самый молодой, приходит в восторг от слова «реализация».
Если вы когда-нибудь слышали, когда опер произносит фразу «мы поехали на реализацию», там обязательно есть предвкушение секса.
Реализация — это и есть секс, финальная его часть. Наслаждение от завершившейся погони.
В зоне военных действий, затихнувших на месяцы и даже годы, украинским оперативным уполномоченным по экономическим преступлениям дали команду «фас» и отпустили поводки.
Блуждающий танк
Первый «блуждающий танк» появился в зоне военных действий в конце июля 2015 года.
Блуждающим танком называли мифический танк, неожиданно появлявшийся из ниоткуда и снова исчезавший в никуда. Этот танк, материализовавшийся в самое удобное для оперов время как раз и становился высшим правосудием, последней инстанцией судебной системы, окончательным решением, не подлежащем обжалованию.
Собственно танком, как правило, была простая канистра бензина, которой кто-то из сорвиголов обливал машину с товаром, заблудившимся на линии разграничения.
Тем временем журналисты продолжали ездить по зоне, всерьез надеясь найти этот «блуждающий танк».
Для многих этот романтичный образ танка так и остался в памяти некоей вехой, иллюзией торговой блокады.
Таких эпизодов было несколько, но они скоро закончились.
Спустя буквально несколько недель руководство всех подразделений, ответственных за «загонщиков», перестало давать санкцию на появление на месте реализации блуждающего танка.
Акция устрашения подходила к концу, но об этом еще никто из загонщиков не знал.
* * *
Был теплый, летний вечер, в предвкушении бабьего лета. Последняя пятница перед сентябрем.
Я лежал на солдатской кровати в своем излюбленном положении — ногами к окну.
Мы только что приехали. Оператор и водитель остались в машине, видимо, наивно полагая, что таким образом стимулируют меня к принятию быстрых логистических решений.
Но я никуда не торопился.
Тем временем Эндрю и его напарник — офицер СБУ с позывным «Изя» отправились куда-то по своим делам, я же занял кровать Андрея, чтобы передохнуть перед ночным выездом.
В то утро мы объездили несколько дорог в окрестностях — вели один маленький грузовичок, ранее замеченный в перевозке товаров к самой передовой, мониторили другие передвижения грузовых машин в секторе.
Для новичков были одни из самых скучных дней, которые только можно себе представить.
«Мы едем дразнить сепаров. Ты с нами?»
Зашедший в комнату был невысокого роста, крепко сбитый малый с добродушным лицом и повадками мента.
Как я узнал позже этот парень был в ранге майора налоговой полиции. «Мартын» был дерзкий, уверенный в себе, хамовитый и наглый офицер налоговой полиции.
Я люблю таких людей, потому что сразу понимаю подход к ним.
Мы все вышли из какого-нибудь бандитского района, в котором надо было отстаивать свое право быть именно таким: наглым и дерзким.
Просто кто-то делал это в казарме, а кто-то в обыденной жизни хулиганского квартала.
Мартын был ментом, полным удалого, чисто украинского гонора, прикладывавшийся к бутылке, но все еще не потерявший задора и формы.
«Конечно я с вами. А что мы будем делать?» — спросил я.
«Купаться» — рассмеялся Мартын.
В тот вечер мы купались в реке Северский Донец.
Был золотистый, мягкий закат и вода была, гладкая, как стекло, отражая каждый блик, каждый звук, дробя и усиливая его. Мы громко смеялись и выкрикивали оскорбления в адрес россиян и их приспешников, окопавшихся на другой стороне реки.
Северский Донец — естественная граница между землями под украинским флагом и оккупированными российской армией и их союзниками среди украинских сепаратистов, территориями.
В любом месте в лесопосадке напротив мог сидеть снайпер.
Мы же плескались в воде, разворачивались к противоположному берегу и, спуская трусы, выкрикивали ругательства.
Впрочем, никто из нас не рискнул переплыть на другой берег и засвидетельствовать свое почтение лично: троллинг с нашей стороны скорее напоминал онлайн баталии ботов и троллей той или иной группировки в соцсетях, с той лишь разницей, что наши задницы в этой ситуации были куда более легкой мишенью для снайперской пули, чем уши и души наших визави.
Наша выходка была бы безумием годом ранее, в период активных боевых действий, когда за этот район все еще велись интенсивные бои.
Однако здесь и сейчас, в Луганской области лета-осени 2015 года, войны не было и в помине.
Если за нами в тот день и наблюдали, то наблюдали безмолвно.
В течении последнего года здесь царила совсем другая реальность: фантомная, окопная война, ставшая в этих краях чрезвычайно прибыльным бизнесом.
На следующее утро, около 6 утра, мы снова выехали на реку, но уже совершенно с другой целью.
Лодочная переправа возле села Лобачево была одним из главных торговых путей, каналов обмена товаров, денег, транзита непонятных персонажей: таким себе порталом входа в «серую зону», где заканчивается юрисдикция государств и правительств и начинается черный рынок: без правил и законов, распространяющихся на обычных жителей и с верховенством права сильного. Тот, кто контролировал допуск в эту зону и был здесь таможней, налоговой службой, мафией и судебной системой в одном лице. В этом конкретном секторе такой силой была 92-я отдельная механизированная бригада вооруженных сил Украины, контролировавшая все входы и выходы из окрестностей городка Счастье от которого было рукой подать до столицы самопровозглашенной республики ЛНР с которой его соединяла не обстреливаемая никем, идеально чистая, нетронутая, как столичная магистраль, прямая как стрела трасса, ведущая в самое сердце контролируемого Россией анклава.
31 августа 2015
Лобачево-Счастье
Красный флаг
«Терриконы, подсолнухи, тишина сегодня.
Вчера я видел вражеский пулемет невооруженным взглядом -- он стоял на другой стороне реки, в узком месте возле нелегальной, но удобной контрабандистам с обеих сторон переправы.
Снял броник, остался по гражданке, подошел ближе, чтобы это заснять.
Красный флаг.
И лодка с несчастными люмпенами, тягающими на "ту сторону" соль и куриные окорочка.
И пулемет.
Ребята прикрывали нас из зеленки, вдруг что, но все было тихо.
Здесь зарождается целый анклав, с новыми донами, новыми потоками товаров и денег.
Очень интересное время. Куба? Ангола? Вьет-конг? И чертов красный флаг. Они не знают уже, что вешать над собой, чтоб чувствовать себя уверенней.
И женщина, подошедшая к переправе: "Я не знаю кто я, не знаю. Никто".
Пустые глаза, без страха, без эмоций. Просто порожняк опустошенности.
И раненный, то ли на войне то ли по пьянке ЛНРовец, которого мы завернули назад, в его анклав -- такой же. И пулемет, который смотрел в нашу сторону и молчал.
И флаг…»
Эту запись я сделал в своем дневнике на следующий день после нашей первой вылазки в «серость».
В тот день мы записали на камеру несколько первых интервью с моим информатором и частью людей из его группы. К их содержанию я непременно вернусь.
Солнце начинало уже клониться к закату, был теплый, тихий спокойный день: ни стрельбы, ни дуновения ветра.
Идеальная, мягкая погода для купания в реке и дружеской беседы.
Мы стояли возле старого бетонного здания общежития, в котором была расквартирована группа Андрея.
Я пересел из его черной Митсубиси модели L200, в котором мы проводили эти дни, в мою служебную серую «шкоду».
Снял бронежилет, принадлежавший одному из его ребят.
Андрей долго тряс мою руку крепкой, сухой пятерней.
Мы обнялись.
Это было начало большой, настоящей дружбы — я понял это в эти минуты и это было очень горячее и, уверен, обоюдоострое ощущение.
«В четверг?» — спросил я, уточняя наши договоренности при последнем разговоре.
«Четверг!» — ответил Андрей твердо.
В следующий четверг мы договорились сделать следующую вылазку и разведать место в сотне километров от расположения его группы, где, как уже было известно, украинские силовики торговали с Россией нефтепродуктами: в местечко на самой границе, где под асфальтным покрытием дороги было проложено несколько труб, по которым поставлялось в харьковскую область горючее из России в обход негласных торговых эмбарго, объявленных украинским правительством.
Торговых эмбарго не утвержденных официально ни одним законом; устного и незафиксированного нигде приказа, регламентировавшего политику по отношению к государству, официально даже не находившейся с нашей страной в состоянии войны…
Труба, проходившая под асфальтом и выходившая с другой стороны в поселке Меловое, что на границе с Россией, была одной из излюбленных схем заработка украинских силовиков. Кто именно был задействован в этой схеме нам и предстояло узнать на следующей неделе, а пока же я отправился дальше по периметру «серой зоны», чтобы собрать как можно больше информации о подобных, казавшихся мне тогда диковинными, операциях силовиков.
Нашей следующей остановкой был город Славянск, а следующий за этим день мы провели в длинном, изматывающем перегоне в сторону Мариуполя — торгового порта, бывшего, по версии моих российских коллег, транзитной базой для переброски героина, а по моей информации, — перевалочным пунктом для транспортировки сотен разнообразнейших товаров: от химического сырья для металлургии до контрафактных сигарет, от семечек подсолнечника до угля и руды.
Утро 02.09.2015
Мариуполь.
Предчувствие
///
Я засыпал под гул портовых сирен, разносившийся на километры.
Сквозь прохладный, уже сентябрський, морской туман, гул портовой сирены отдаленно напоминал крик муэдзина.
«Ас-саля́ту хайру мина-н-нау́м» — вспомнил я строку из слов молитвы муллы, созывающей верующих на намаз.
«Лучше молиться, чем спать! Лучше молиться чем спать!» — вот, что значит эта строка.
Голос сирены отдавал мне эхом молитвы в ночном, туманном порту.
Я засыпал со странным ощущением.
Прошло уже несколько лет с тех пор, и я все еще помню это чувство, с которым проваливался в сон в ту ночь с первого на второе сентября 2015 года.
Я боюсь и не доверяю этому чувству, сторожусь его и стараюсь фиксировать те моменты, когда оно случается.
Это было чувство сладкого необратимого, которое должно случиться и непременно случится и сделать с этим совершенно уже ничего нельзя.
Помню, как перед сном, вместо мантры, я, улыбаясь, твердил себе строчки из Арсения Тарковского:
«Предчувствиям не верю и примет я не боюсь. Ни клеветы, ни яда
я не бегу. На свете смерти нет. Бессмертны все. Бессмертно все. Не надо бояться смерти ни в семнадцать лет, ни в семьдесят. …Мы все уже на берегу морском, и я из тех, кто выбирает сети, когда идет бессмертье косяком…»
За окном кричала сирена порта.
Воздух был свежий, окно было открыто. Я лежал и слушал воздух, в голове был Тарковский, воздух веял прохладой, было спокойно, как от молитвы в каком-то особенном месте; молитвы, которую читает кто-то другой, а ты только повторяешь за ним слова, и кажется, что сейчас самое время читать именно эти слова, хотя не ты их писал и ты совершенно не понимаешь как так получилось, что именно ты и именно в эти минуты эти слова читаешь.
Я проснулся около 7 утра.
Солнце уже светило в окна.
Я читал последние новости, собирался с мыслями и планировал день, когда первое текстовое сообщение изменило весь ход этого дня.
Не только этого дня: всей дальнейшей жизни.
Месседж пришел от одного из людей, близких к руководству военной бригадой, контролировавшей сектор города Счастье, где я оставил моих новых друзей.
Сообщение, пришедшее в 7:54 утра 2 сентября звучало так: «у твоих друзей из мобильной группы беда».
Я позвонил Андрею, его телефон был вне зоны доступа.
Продолжал безуспешно набирать его номер, а параллельно начал дозваниваться его напарнику.
Примерно через полчаса трубку, наконец, взял один из бойцов мобильной группы.
«Андрей убит. Двое убитых… Андрей среди них».
Около половины девятого утра, когда худшие прогнозы окончательно подтвердились, я напялил джинсы и рубашку и вышел в коридор. Мой оператор мирно спал в соседнем номере.
Закурив сигарету прямо в коридоре этажа для некурящих, я постучал в его дверь.
По моему лицу оператор Артем Багров понял, что случилось что-то непоправимое.
Войдя в номер молча, без слов, протянул ему пачку «лакиз».
Артем взял сигарету и закурил.
Я заплакал, чего давненько со мной не случалось.
«Андрея только что убили» — выдавил я из себя.
«Йобанный в рот» — прошептал мой коллега. В глазах его было что-то большее, чем грусть.
Это было отчаянье.
«Едем назад?» — переспросил он тут же, через секунду.
Я кивнул.
Так началась история «серой зоны».
Лично моя, персональная ее часть. Нет, не с официального редакционного задания чуть больше недели назад, не с карты разграничения зон влияния России и Украины, свидетелями создания которых мы были годом ранее, не с таракана у меня на подушке, изгнанного из своих новых кормовых угодий и растоптанного по прихоти смазливой девчонки с волчьими глазами.
Эта история началась в эти минуты.